Нельзя забыть блокадные дни

Всего семь лет было Роговой (Васильевой) Людмиле Георгиевне, когда началась война

Она родилась 7 августа 1934 года. Много ли может вспомнить ребёнок, который даже не успел пойти в школу? Достаточно! Потому что Людмиле Георгиевне прошлось пережить самое страшное испытание второй мировой войны - блокаду. Она жила в Ленинграде, в доме, который и до сих пор стоит на перекрёстке улиц Прядильной (ныне – Лабутина) и Климова переулка (дом №7).

Коренным ленинградцем в семье был только отец Георгий Петрович – он работал на Кировском заводе рабочим. Мама,  Мария Сергеевна Богачёва, была родом из деревни Колпиново Мосальского района Калужской области. В Ленинград перебралась в поисках счастья – там и познакомилась с будущим мужем. В первое время работала на прядильной фабрике, а позднее стала домохозяйкой. Кроме Людмилы, в семье была и младшая дочь Александра 1939 года рождения.

О том, что Германия напала на Советский Союз, Людмила узнала из уличных репродукторов, в простонародье именуемых «Колокольчики».

«Я всё понимала: люди сначала молча слушали, потом забегали. Некоторые женщины плакали, кричали. Но я была маленькая и подумала, что очень скоро всё закончится. Дело в том, что совсем недавно с короткой финской войны вернулся мой отец -  он был матросом Балтийского флота. И хоть мне и стало страшно, я быстро успокоилась».

Бомбёжки

Вскоре начались первые авианалёты на город. Первоначально от бомбёжек прятались где придётся – вплоть до помоек. Но потом на соседней улице в подвале одного из домов  было организовано бомбоубежище.

Оборона Ленинграда не дремала, и однажды в августе в городе упал подбитый немецкий самолёт. Вокруг искорёженной адской машины собрались местные жители. С ненавистью смотрели Людмила с мамой на поверженного врага – пусть даже это и жалкие обломки.

С каждым днём обстановка накалялась всё больше. Однажды  Людмила увидела аэростатчиков - они  «вели» подвязанный на тросах дирижабль по проспекту Лермонтова. В другое время это вызвало бы живейший интерес у любого ребёнка, но не сейчас!

Как только раздавались первые звуки сирены, главное было - не зевать! Чем быстрее ты добежишь до бомбоубежища, тем больше шансов остаться в живых.

«Бомбили нас по несколько раз в день, - вспоминает Людмила Георгиевна. - В убежище сделали из досок лавочки - на них мы и отсиживались. При первых звуках сирены  мама хватала сестрёнку в охапку  - и туда.

Отец всё время проводил на заводе. На фронт его не взяли – кто-то должен был заниматься ремонтом техники. Пока была возможность, детей эвакуировали в Среднюю Азию. Но родители решили нас оставить. Отец сказал: «Скоро всё закончится. Пусть дети остаются дома!» На том и порешили.

Но в первых числах сентября пришёл приказ эвакуировать завод в Челябинск вместе с рабочими и их семьями. Расселись мы по вагонам, но не успели тронуться в путь, как поступило известие – немцы перекрыли железнодорожную магистраль. Пришлось вернуться».

Никто из них не представлял, что ждёт дальше...

Голод

После того, как немцы разбомбили Бадаевские склады, начался голод.

«Когда склады загорелись, туда сразу поехал мой дядя Миша, - продолжает Людмила Георгиевна. - Помню, как он привёз «сладкую землю». Это был жжёный сахар. Часть его расплавилась, пропитав верхний слой. Этот слой земли  собирали – теперь он стал лакомством. С такими «сладостями»  мы пили  чай -  обычный кипяток.

Очень скоро в городе не осталось собак, а потом и кошек. Была у отца сестра Мария - она держала овчарку. Кормить её стало нечем, а рука не поднималась зарезать. Мария решила обменять собаку на хлеб, хотя знала, что будет дальше.

Первое время нас сильно выручал дядя Миша – он иногда отправлялся за город, где можно было хоть что-то  найти. В основном, это были трупы лошадей да мороженые капустные листья. Однажды повезло - он привёз целый рюкзак конины, но такое «изобилие» закончилось быстро -  желающих запастись кониной было предостаточно.

Хлеб выдавали по карточкам – он был чёрный и липкий на ощупь. Муки в нём почти не было – в неё добавляли всё, что угодно, вплоть до опилок.

Норму постоянно урезали, и очень скоро люди начали умирать от голода. В ноябре ударили сильные морозы, и теперь, выйдя на улицу, всё чаще можно  было увидеть  лежащего на земле покойника.

Рядом была булочная. Мама занимала очередь с шести утра, а мы с сестрёнкой сидели дома, ждали хлебушка. Через несколько часов она возвращалась, раздавала каждому его пайку. Шурочка быстро съест и плачет – даже трёхлетнему ребёнку этого было мало. А я заберусь под одеяло, отщипываю по кусочку – продлеваю удовольствие. Но мама за такие шалости меня ругала, заставляла съедать быстрее,  чтобы не дразнить сестрёнку.

Так как мы были совсем маленькими, нас чаще всего оставляли дома. А мама с тётей пыталась что-нибудь найти. Иногда удавалось выменять вещь на деликатес – плитку подсолнечного жмыха, и это считалось праздником. Несколько мама приносила стакан непонятной жидкости, которую называла «соевое молоко».

В январе 1942 года мама раздобыла миску ржаной муки. На печке-буржуйке мы сварили из неё клейстер и с сестрёнкой наелись так, что даже запели песни!
Иногда мама приносила «холодец». Варили его из столярного плиточного клея. Был он тёмно-коричневого цвета, вкус - ужасный. Однажды удалось отведать жареной картошки. Достали одну гнилую картофелину, которую решили пожарить с кожурой  на олифе. На вкус - отвратительно, но так хотелось  добавки!»

Смерть и холод

В декабре 1941 года слёг папа  – работа на заводе отняла последние силы. А в начале января 1942 года он умер от голода. Следом за ним, через неделю, умер и дядя Миша.

От отца остались хлебные карточки, которые мы не сдали, решив обменять на гроб – хотелось похоронить папу по-человечески. Отвезли отца на кладбище, а там работал экскаватор – рыл длинную траншею, куда укладывали мёртвых рядами, друг на друга. Мы поставили гроб на край траншеи, но нам сказали, что он займёт слишком много места. Пришлось отца вытаскивать и класть в общую могилу. Досталось ему место в нижнем ряду, а поверх положили ещё несколько рядов. Гроб мы обменяли на хлеб.

Но не всех хоронили сразу. Обычно их вывозили на детских санках во двор, где укладывали штабелями. Там они лежали до марта – только тогда их вывезли».

Когда в квартиру попала зажигательная бомба (зажигалка), потолок прогорел и обвалился – семье пришлось уйти. Хорошо, что в полуподвале соседнего дома жила Ксения Сергеевна – сестра мамы со своей дочерью Антониной. Тесновато стало, но были и свои плюсы – большую квартиру сложно обогреть, а здесь, печка-буржуйка худо-бедно справлялась.

Квартиры теперь никого не интересовали - люди вымирали целыми семьями. В пустующую мог вселиться любой желающий. Чуть позже, в мае 1942 года, семья перебралась в одну из них.

Буржуйку топили всем, что горит. Сначала в печку ушла мебель, потом книги. Когда прожорливая буржуйка проглотила всё, стали собирать деревяшки по городу – их находили в разбитых домах.

Единственная выгода от зимы – можно было не бегать за водой. Для этого набирали снег и растапливали на печке.

Вместе с ними жила племянница дяди Миши Катя – девочка 15 лет. Когда у неё умерли все, Ксения Сергеевна забрала Катю к себе. Кровать в подвальчике была уже занята. На ней спали все вместе – прижимаясь к друг другу, чтобы легче было согреться. Для Кати поставили кушетку рядом. Однажды утром, когда все проснулись, Ксения Сергеевна говорит: «А Катя-то умерла!» Сказала без волнения – к смерти все привыкли и относились к ней совершенно спокойно. Все понимали – сегодня кто-то, а завтра и он сам может умереть. Взрослые расстелили на полу простыню, завернули в неё Катю, зашили и вывезли во двор – к остальным.

Горькая весна

Наступила весна. Дети с удовольствием грелись под первыми солнечными лучами. Между камнями мостовой появилась первая трава. Вкус этой травы Людмила Георгиевна запомнила на всю жизнь – дети полностью её выщипали и съели.

В мае 1942 года открылась школа - так Людмила пошла в первый класс. Вместе с ней училась двоюродная сестра Антонина. Матери сдали детские карточки в школу, и теперь дети питались там. Это было к лучшему, потому что их немного подкармливали – давали по стакану розового «киселя» непонятного происхождения, а иногда – слегка подсоленный кипяток, в который добавляли какие-то листья. Это называлось «суп». Людмила всегда брала с собой баночку – немного «киселя» приносила сестрёнке. Как-то раз она переливала его из своего стакана, и по неосторожности пролила на пол. Весь кисель она тут же  слизала – голод, как говорится, не тётка!

В июне почтальон принёс письмо. Оказалось, оно было от бабушки Василисы. Вот уж не думали, что она выжила! Бабушка приглашала всех в деревню Колпиново, где она жила с младшей дочерью Анной. Мать с тёткой засуетились, и в  июле 1942 года семья была отправлена в тыл.

 
Переправляли по Ладоге, ночью - на барже. Утром были  на другом берегу. Единственное, что запомнила Людмила – огромные горы чемоданов, сложенных на пристани.

Путь домой

Товарняком ленинградцев переправили в Ивановскую область, в деревню Вёски (название района и колхоза она не помнит). Председатель поглядел на измождённые лица и распорядился зарезать для блокадников телёнка, да  выдать муки - это был настоящий пир! Беженцев колхозники быстро разобрали по домам. Правда, их было так много, что заняли даже кладовые, а спали на полу, по несколько человек.

В Вёсках провели месяц. Когда пришло разрешение, отправились в Калужскую область, но родной Мосальск был пока закрыт. Переправили их в деревню Савенки (Савиново) Мещовского района, там жили несколько месяцев, дети ходили в школу.

С бабушкой Василисой встретились только в 1943 году. Но радость тут же сменилась горем - вскоре  умерла мама, а следом за ней и бабушка. Остались дети на попечении у своей тёти Анны, заменившей им мать. В 1946 году тётя Ксения побывала в Ленинграде, но вернувшись, решила  остаться в деревне – слишком тяжела была память о пережитом.

В Колпиново Людмила снова пошла в школу – находилась она в семи километрах от дома. Однажды, весенним днём, собрались они с сестрой, как вдруг видят – навстречу идёт подруга. Спрашивают: «Ты почему вернулась из школы?» Та в ответ кричит: «Война закончилась!» Но девочки восприняли эту новость без эмоций. А какие могут быть эмоции? Ведь они остались почти одни …

Жизнь продолжается!

Закончив десятилетку в Мосальске, Людмила Георгиевна поступила в Калужское педучилище, попала по распределению в село Барятино Тарусского района. Сорок лет отдала детям, работая преподавателем начальных классов, ветеран труда, награждена памятными медалями и грамотами.

Теперь родной Ленинград она часто видит во сне, а в 1991 году решилась поехать в родной город, ставший чопорным Петербургом.

А вот, наконец, и он - подъезд родного дома, знакомые ступеньки. Волнуясь, постучалась в квартиру. Дверь открыли новые хозяева, которые... взяли её за плечи и вытолкали вон из квартиры, добавив: «Нечего любоваться нашей нищетой!»

А ведь просто хотелось посмотреть на родные стены – да видно не судьба! Душили слёзы обиды – разве за такую жизнь страдали и умирали? Но как бы ни было больно, надо продолжать жить, бороться до конца! А если становится тяжело, достаточно вспомнить прошлое, достаточно сказать себе: всё однажды изменится! Выдержали тогда – выдержим и сейчас!

Вадим МАЛЬЦЕВ.

Фото автора.