«Бессмертный полк» вспоминает

(Продолжение. Начало – в №№42-43 «Октября» от 30 апреля).

Евгений Герасимович Стрельников (1906-1985) с 1953 по 1966 годы работал директором, учителем истории Барятинской школы. В Великую Отечественную войну участвовал в боях за Брянскую, Орловскую, Тульскую области, в состав которой с 1937 года по 5 июля 1944 года входил и Тарусский район. Был награжден орденом Красной Звезды и Красного Знамени. Евгений Герасимович оставил воспоминания о своем боевом пути. Их записала дочь старшего лейтенанта Руфь Хвостова.

«Разведка, проводимая Малышко, задачи не выполнила, так как немцы предприняли генеральное наступление на Дедилово. 17 и 18 ноября в Дедилове шли ожесточенные бои: сюда были брошены десятки танков, а перед этим проведена воздушная бомбордировка семнадцатью «юнкерсами», особенно жилой и стрелецкой слободы, где стоял полк 410 стрелковой дивизии.

К исходу 18 ноября наша 299 дивизия в основном была разбита. Ее подразделения трижды переходили в контратаки против превосходящих сил противника, но силы были неравны. Армией был дан приказ оставить Дедилово и занять оборону в районе станций Дедино и Оболенское по железной дороге. В боях за Дедилово погибли комиссар Корнеев и командир дивизии Серегин. Вышли из строя большое количество офицеров и политработников дивизии. И только часть - около 500 человек вышли из Дедилова, которые после были переданы 410 стрелковой дивизии (командир дивизии Терешков).

После оставления Дедилова наш батальон занял оборону в деревне Александровка между станциями Дедино и Оболенское. Утром 19 ноября в деревне разгорелся бой. Сперва на Александровку были брошены танки, два из которых были подбиты из противотанкового ружья, а затем были брошены полк пехоты и рота автоматчиков, силы были далеко не равны. Бой доходил до рукопашного, но пришлось оставить Александровку. В этом бою я был ранен в ногу – перебиты голень и стопа левой ноги. Недалеко мне пришлось уйти с перебитой ногой. Но километров пять, уходя, я отстреливался, затем был подобран местным населением деревни Михайловки и спрятан в доме Морозова Ивана Потаповича, где и провел все дни оккупации.

В оккупации

Еще не успел переодеться, как за окном - выстрел из пушки, за ним другой, третий. Все находившиеся в доме спрятались за простенками и не видели, что в 100 метрах от дома был наш танк Т-34, который наткнулся на немецкие танки, выскочившие из-за бугра. Наш танк был подбит. Танкисты пытались уйти через люк, но были расстреляны из пулеметов. Осмотрев и обобрав наш подбитый танк, немцы сняли с убитых танкистов одежду и обувь, зашли в дом, в который меня привели. Я еще не раздевшийся лежал в спаленке, но танкисты не обратили внимания, очевидно торопились. Жестами объяснили хозяину дома, чтобы похоронили убитых танкистов, сели в танки и отправились дальше. Мое положение было безвыходным: эвакуироваться не было никакой возможности; по дорогам уже двигались немецкие транспортеры с солдатами. Оставаться в доме тоже не было возможности. Поэтому хозяин быстро устроил мне убежище во дворе в стожке сена. На улице стоял мороз под 400. Долго скрываться во дворе было нельзя, а деваться некуда. На ночь немцы разместились на ночлег в деревне и несколько из них в этом же доме, в который был принят я. Меня мучил мороз и боль в перебитой ноге, на морозе она становилась еще невыносимее. Ночь показалась годом…

Утром немцы оставили деревню, а меня хозяин перевел в дом. Иван сходил в соседнюю деревню Огаревку, где была больница и врач, которая вечером пришла и оказала мне первую помощь и сказала, что ранение опасное, может возникнуть гангрена. Нужна операция, но этого она сделать не может из-за отсутствия инструментов, с одной стороны, а с другой - она ни разу не делала операции.

Через день, 22 ноября в деревню вновь нахлынули немцы и заняли оборону. Между домов установили пушки. Во дворе разместили лошадей. Скрываться во дворе было опасно: могли обнаружить, а, главное, что сено давали лошадям. Поэтому, пользуясь моментом, меня перетащили на чердак, где я мог себя обнаружить: начинался бред, когда я терял сознание.

Дней через десять после моего ранения немцы через кого-то узнали, что в доме Морозова скрывается раненый комиссар. Переодетые в дубленые полушубки и шапки-ушанки, в дом вломились четверо немцев. Один, который мог говорить по-русски, спросил у хозяина, где находится раненый, мол, они хотят ему оказать помощь по поручению партизан.. Хозяин не понял, что это провокация, и показал чулан, где я скрывался. Говорящий по-русски вошел ко мне и спросил, из какой я части, где находится моя семья. Очевидно, они были осведомлены, что где-то вблизи проживает моя семья, и что смогут передать ей о моем месте нахождения. Язык говорившего явно был не чистым, и я сразу догадался, что это немецкая разведка. Поэтому на его вопросы я или не отвечал, или говорил совершенно противоположное. Например, на вопрос «Где проживает твоя семья?», я ответил: «Далеко, на Урале, туда вам не добраться». Подслушивая разговор, хозяин догадался, что предал. Не узнав от меня ничего, они вышли. Говоривший со мной немец дал знак другим; ни сказав ни одного слова своим товарищам ни по-русски, ни по-немецки, оставили дом. Тут же ко мне зашел хозяин дома и спросил: кто они? Я сказал, что немецкая разведка, и, зная, что теперь мне несдобровать, попросил принести револьвер, но хозяин сказал, что он далеко спрятал и его сейчас не достать. Тогда я попросил какой-либо железный прут, его я хотел использовать в последний час, чтобы недаром умереть. Такой прут хозяин мне принес: это был квадратный стальной прут около метра длины, очевидно, сломанная кочерга, которая могла мне служить вместо костыля. А часа через два после этого в дом вошли несколько немцев с автоматами, скомандовали: «Не двигаться!», ко всем членам семьи приставили автоматы, а один из них вошел в чулан и стал кричать: «Комиссар? Комиссар?» Затем рывком сорвал с меня покрывало, это было отрепье, которое служило одеялом, и сорвал повязку с раненой ноги. Что-то стал кричать, я отвечал одним словом – не понимаю. Убить его я мог бы своим железом, но после этого, конечно расстреляли бы всех членов семьи, и я решил этого не делать. Что будет, то будет.

Очевидно, убивать меня они не собирались, им нужны были сведения. К этому времени у них было неважно на фронте. Немцы были остановлены и несли большие потери под Тулой и Каширой. Вот поэтому они решили найти переводчика. Это я понял из их разговора между собой. И на этот раз они ушли, ничего не добившись. Но назад не вернулись, да все немцы из деревни поспешно выехали. Об этом сообщил мальчишка – сын хозяина. Видимо, мной заниматься было некогда, и оставили до другого раза. Но этого раза больше не было.

Дня через два пришел сын хозяина. Он жил в селе Новосельное километрах в трех от Михайловки. В его доме размещался штаб какой-то части. По моему совету еще раньше он прикидывался простачком. Поэтому ему офицеры доверяли, и даже однажды его взяли на передовую под Венев. Использовали его вместо денщика. В этой поездке он узнал, что немцев теснят, и что они несут большие потери и вынуждены отступать. Эти сведения мне придали силы.

В начале декабря немцы действительно стали отступать. По большой дороге от ст. Оболенское потянулись обозы машин и артиллерии, ночные пожары вокруг говорили, что немцы, уходя, жгут деревни.

В ночь на 14 декабря в Михайловку ворвалась наша разведка, а к утру завязался бой за поселок им. Шварца. Михайловку заняли кавалеристы армии Белова, и развернули бои за Дедилово. Я был взят в полевой госпиталь, из которого 15 декабря был направлен с группой раненых бойцов в Тулу. На рубеже Дедилово - Тула еще шли бои и дымились хижины деревни Калмыки, горело Дедилово, Подосинки и другие поселения.

В Туле, после осмотра, хирург предложил мне ампутацию ноги. Я не дал на это согласия, и в ту же ночь меня с группой других раненых отправили в Москву. В Москве мне сказали, что у меня гангрена. После отказа от операции меня назначили на эвакуацию.

Путь лежал из Москвы в Алтайский край, выгрузились в городе Славгороде. При приеме и осмотре состоялся разговор с хирургом, уже пожилой женщиной, которая тоже настаивала на ампутации. После моего упорного отказа она согласилась лечить. И вылечила! Я остался с ногой, и к тому же годным для дальнейшей службы!

После комиссии я был назначен на КУКС – курсы усовершенствования командного состава Брянского фронта. По пути из госпиталя на курсы я заехал домой. К счастью, семья пережила оккупацию, все остались живы. В это время ей оказала огромную помощь женщина из деревни Дикое поле – Дарья Лепехина, которая перевезла их к себе в деревню. Оккупация длилась недолго, чуть больше месяца. 16 декабря поселок Киреевка и Дедиловский район были освобождены от немецких захватчиков. Семья переехала в поселок на свою квартиру.

Бои за станцию Дишня

В июне 1942 года закончились наши ученья, и мы были распределены по частям. Меня назначили в 211 стрелковую дивизию в 986 с.п. - сперва заместителем командира роты, а затем - командиром роты.

Дивизия занимала рубеж обороны на юг от города Новосиль по железной дороге от станции Верховье до станции Дишня, оседлывая ее у этой станции. Оттуда фронт обороны поворачивал на запад, образуя дугу, которая называлась Орлово-Курской. Это направление было главным, так как немцы все время стремились прорвать оборону и повести наступление на Воронеж – Сталинград, что им и удалось, но ценой нашей армии. Поэтому все лето 1942 года здесь шли бои, правда, они считались местного значения, но значимость их от этого нисколько не уменьшалась.

По линии железной дороги от станции Дишня до Залегощи у немцев была долговременная оборона, особенно на самой станции Дишня, откуда немцы всегда угрожали прорвать в направлении Верховья. Поэтому командование Юрянского фронта поставило задачу 211 стрелковой дивизии занять укрепленный рубеж на станции Дишня. Овладеть Дишней и прежде, еще в июне, ставилась задача, и попытки взять ее силой одного полка при танковом прорыве. Но такая операция не имела успеха, и, потеряв 4 танка и десятки бойцов, вынуждены были отойти обратно на исходные позиции.

В середине июля эта же задача была дана, но меньшей силой – одним батальоном. Командир батальона (фамилию его забыл) сделал по-другому. На подходе к оборонительному рубежу было несколько линий проволочных заграждений, а главное - линия «путанки», совершенно не заметной в траве, но одолеть ее пехотой на рубеже атаки было невозможно. Поэтому решили под заграждение сделать тоннели. Хотя работа эта была очень нелегкой, так как она проводилась почти у самых дотов, но, соблюдая абсолютную осторожность, ночами была сделана, и проведены отводы окопов для сосредоточения батальона для атаки.

Перед атакой была проведена артиллерийская подготовка. Решено было начать атаку за минуту до окончания артиллерийской обработки, огонь которой должен был перенестись на вторую линию обороны немцев. Благодаря четкой и точной работе артиллерии, наши бойцы ворвались в оборонительную полосу фашистов, не дав им открыть огонь. Доты были забросаны гранатами, а врагов, отсиживавшихся в блиндажах, во время арт-огня, расстреливали в упор. Оборонительный рубеж был взят, и тут же батальон закрепился на этом рубеже, перенеся бруствер в окопах на обратную сторону.

Окопы немцев шли вдоль железной дороги, а бруствер был выложен из шпал и рельсов. Через 30-35 метров были большие, хорошо укрепленные блиндажи, а рядом с двух сторон - огневые точки пулеметных гнезд. Этот рубеж оборонялся силой двух батальонов, а третий располагался во второй линии, где находились минометные гнезда, прикрытые небольшим лесочком.

Заняв этот рубеж, батальон несколько изменил его оборону, повернув на флангах, сделав открытие окопов перпендикулярно имевшейся линии немецких окопов, так что получилось нечто вроде формы самолета. На правом фланге сделаны крылья, а на левом - хвостовые оперения, так как правый фланг был более опасным.

Это была линия, обороняемая одной ротой, подкрепленной шестью станковыми пулеметами и шестью 82-мл. минометами и несколькими противотанковыми ружьями.

Дня три немцы не предпринимали мер к захвату утерянного рубежа, если не считать минометного обстрела, который проводился периодически через два часа. Это затишье говорило, что немцы что-то придумали. На третий день после занятия Дишни немцы сделали массированный артиллерийский налет, длившийся беспрерывно около часа, и тут же началась контратака силой одного батальона, которая была встречена пулеметным и оружейным огнем. Потеряв половину солдат, враги отступили, но через два часа атака повторилась, и снова они отошли, не достигнув нашей обороны. Перед каждой атакой этот рубеж подвергался артиллерийскому огню, но наши бойцы от него уходили в лисьи норы, и были недосягаемы для осколков. Так длилось несколько дней.

В эти дни на занятый нами укрепленный немецкий рубеж прибыл заместитель командира армии, генерал майор в сопровождении заместителя командира дивизии подполковник (какая-то украинская фамилия). Отдав рапорт генералу и объяснив обстановку на занимаемом рубеже, я стал выслушивать его. На мои объяснения где, что находится у немцев, и откуда ведутся атаки, он «героически» сел на бруствер окопа, посмотрел и сказал: «Чепуха, никакой второй линии нет, артиллерии тоже в указанном месте нет, противник только на правом фланке».

Противоречить я не имел права, но я очень опасался, что немцы его увидят, так как у них везде стояли перископы, и они хорошо видели весь этот рубеж со второй линии обороны, и могли силой одного батальона атаковать нас и живым захватить генерала. Но сказать я этого ему не мог. Однако и этого не получилось. Я с разрешения генерала ушел развести присланное мне подкрепление – несколько десятков бойцов, но не успел развести, как началась артиллерийская канонада немцев. На пути я встретил связного, который сообщил, что прямым попаданием снаряда в окоп убиты генерал и подполковник. Канонада продолжалась. Под этим огнем я организовал вынос тел убитых, и по телефону сообщил в штаб полка о случившимся.

На второй день после этого случая меня вызвал в штаб полка начальник особого отдела армии бригадный комиссар (фамилии не знаю), и после короткой беседы отпустил в роту, сказав, что и великие люди допускают ошибки. Через день нашу роту подменили другим батальоном, а нас направили во второй эшелон, где рота занялась постройкой «ложной» обороны – рытье окопов в полный рост. В это время немцы прорвали на левом фланге нашу оборону, двигались в направлении Воронежа. На Южном фронте враги выходили к излучине Дона на Сталинград.

После постройки линии обороны в нашей дивизии провели учения, здесь же, во втором эшелоне. Главной задачей ученья была борьба с танками. Эти учения имели значение для будущих сражений. Учения проводил начальник штаба фронта, генерал-полковник. Дальнейшие бои наша дивизия вела правее Дишни, против Залегощи и за Залегощью. Это станция и районный центр Орловской области. В этих оборонительных боях я участвовал до 25 сентября - до второго ранения.

Ранен я был в подмышечную область, ранение не серьезное, но был порезан лучевой нерв правой руки, и рука не работала. В госпитале я был в городе Чкалове (ныне Оренбург). Лечили главным образом медицинской физкультурой. Рука не действовала в локте и свисала кисть, пальцы шевелились, но не имели никакой силы. Поэтому при выписке из госпиталя в декабре 1942 года у меня произошла крупная размолвка с лечащим врачом–невропатологом, который списывал меня по «чистой». А мне очень не хотелось совсем уходить из армии!»