Три боя лейтенанта Киселева

 

(Продолжение. Начало в №109-111 от 27 сентября, №№130-132 от 15 ноября, №№133-135 от 22 ноября, №№139-141 от 6 декабря).


Между боями


Внезапно Киселёв почувствовал, как им овладела смертельная, отупляющая, гудевшая в каждой жиле усталость. Он медленно побрёл в сторону ближайшего деревенского дома, в одном окне которого, мерцая, еле теплился тусклый свет.


На скрип калитки, как бы ответом отворилась дверь в придомовых сенях, и оттуда навстречу Киселёву вышла женщина, одетая в чёрный ватник и укутанная в белый пуховый платок. В руке она держала керосиновую лампу «летучую мышь», на короткое время высветившую ещё довольно молодое красивое лицо и… её глаза.


Такие он видел в детстве, в старенькой церквушке на краю родного посёлка, на иконе Богородицы. Сколько тоски, невыразимой печали и пережитых страданий было в этих глазах! И столько же любви. Не чувственной, но жертвенной любви.


Так они и стояли, не говоря ни слова друг другу. Высокий, уставший военный с опущенным стволом вниз автоматом – он только что одержал победу в бою, и хрупкая, маленькая, такая беззащитная женщина – тоже победившая, несломленная, дождавшаяся. А вокруг горели пожары, тут и там запорошенными холмиками лежали убитые. А за деревней ждала война, и сотни, тысячи таких же деревень.


Киселёв хотел было что-то сказать, но его отвлекли приближающиеся шаги, а за ними из темноты проявился силуэт в маскхалате.


– Малкин! Ты? – обрадовано узнал подбежавшего разведчика комбат – Вот, чертяка! Здоров! – он даже приобнял его, похлопывая по спине.


– Здравия желаю, товарищ старший лейтенант! Вот, из подразделения. После дела сразу к вам. Обстановку приказали выяснить и доложить.


– Ну что, нашёл танк? Или всё бегом бегаешь?
Они расхохотались.


– Ну что ж вы на морозе-то? – прервала их женщина – Заходите в дом, товарищи красные командиры. Отогреетеся. Да и на стол, может, что соберу.


Хозяйка назвалась Анной, местной солдаткой, мужа которой мобилизовали ещё летом. Все два месяца оккупации она была здесь, во Льгово, благо правдами и неправдами смогла переправить детей в Серпухов к дальней родне. Сначала, пока было тепло, ютилась в своём же сарае, с оставшейся после немецких грабежей скотиной и курами, а как наступили холода, «квартировавшие» у неё «благодетели» разрешили перебраться в чулан в доме.


– Акимка то мой, как ушёл в августе, так и нет никакой весточки. Аким Лыгин. Может, встречали где? Или слыхали? – спросила она у Киселёва и Малкина.


Те ужинали нехитрой деревенской картошкой из печки да хлебом, да трофейными консервами в продолговатых алюминиевых банках, обнаруженными тут же, в передней.


– Нет, Нюра, прости, не встречали. Да ты не отчаивайся, отзовётся ещё муж твой.


Анна засуетилась по хозяйству, перекладывая, переставляя, поправляя что-то в бедной обстановке дома, вновь ставшего своим.


– Анюта, а скажи-ка нам…, – Киселёв посмотрел на неё долгим и, наверное, ожидающим прощения взглядом. – Те два дома, которые мы сожгли при наступлении. Они чьи? Негоже нам свои деревни жечь. Только не мог я по-другому. Невозможно было по-другому.


– Да вы сильно не переживайте, – Нюра продолжала суетиться. – В одном колхозный склад был. Там раньше правление сидело, пока в новый пятистенок не переехали. А в другом дядька Кузьма Емельяныч  бобылём жил. Сгинул он. В тридцать восьмом как забрали куда-то, так и нет его. А дом пустовал.


Малкин засобирался. Обойти, посмотреть выставленные караулы.


– Тревожно мне, товарищ старший лейтенант. Боюсь, расслабиться могут бойцы. Да и немцы могут сунуться.


– Думаю, не полезут они ночью. Им перегруппироваться надо, разведку провести. До рассвета не сунутся. Да, увидишь Ерёменко - ко мне его.


Малкин ушёл. Киселёв подвинул лавку поближе к «голландке », сунул под голову шапку и укрылся шинелью. Анна тихонечко вышла из комнаты.


Перед тем, как провалиться в забытьё, Киселёву вспомнилась жена Варвара. Любимая Варенька. Её «тихая улыбка», заставляющая его сердце почти сжиматься в спазмах от пульсирующего тока любви. Жаль только, что детей у них пока не было…


Вспомнился родной поселок Заветы Ильича в Пушкинском районе Подмосковья. Родители. Старенькая покосившаяся церковь у озера. Явственно промелькнула школа из красного кирпича, где Дмитрий Иванович работал учителем истории до первой волны мобилизации…


Катастрофа


Выстрелы, крики, автоматные очереди, звон разбитого стекла, снова крики, но уже с преобладанием немецкого языка, разрывы гранат – всё это мгновенно вырвало Киселёва из сна, а вдобавок и сбросило с лавки. Он кинулся к окну. Шум, неразбериха, паника. Самое страшное, что может случиться на войне – паника!


В комнату влетел Малкин: весь в дыму, крови и копоти.


– Комбат! Кажись, каюк нам. Гады уже основными силами попёрли, мать их… Потери огромные! Караулы раззявили… Уходить надо!


– Куда уходить? Прекратить панику! – гаркнул Киселёв – Где Ерёменко? Командиры рот где?!


– Ерёменко убит. Кто не убит, тот ещё стреляет… Найдёшь их. Уходи, командир! – крикнул Малкин, тут же прикладом выставив окно вместе с рамой. – А я им пока «колыбельную» сыграю, – уже спокойно, сам себе проговорил он, и сапогом пододвинул поближе MP-40 с подсумком магазинов, оставшиеся от ещё вчера хозяйничавших здесь немцев.


Киселёв бросился к выходу. Он слышал, как Малкин начал «сыпать» короткими очередями.


В сенях, в углу, заметил сидевшую на корточках Анну. Она обхватила лицо руками и вся дрожала, при этом то ли выла, то ли навзрыд плакала.


– Аня! Быстро! В подвал, в погреб, в сарай… Только схоронись… Это скоро закончится. Мы вернёмся, слышишь?


Уже на бегу комбата пронзила мысль, ударившая болью в виски. Малкин внезапно и как-то обрывисто замолчал. Погиб.


Дальнейшее происходило как в тумане или, лучше сказать, в кошмарном, лишённым логики сне. Неимоверными усилиями Киселёву удалось собрать остатки батальона и выставить отсечный огонь по оси отхода. Он сумел более или менее организованно отойти на вчерашние позиции перед наступлением, специально выбирая направление на 511-й ГАП. Немцы решились на преследование отступающего батальона и предприняли невообразимый для первого года войны, совершенно нетипичный для их тактики шаг. На открытой местности подо Льгово развернулось то, что принято называть «психическая» атака.


Бой был короткий, но чудовищно огневой. Орудия 511-го артиллерийского полка били фактически прямой наводкой по живой силе противника, наступающей во весь рост. Кровь, грязь, ужас, контратака.


С рассветом 20 декабря деревня Льгово была вновь занята нашими войсками.


Суровая правда войны


Утро 22 декабря 1941 года выдалось удивительно погожим. Безветрие, спокойствие и растворённый в воздухе холод, который совсем не ощущался крепким морозом. Яркое, огненно-рыжее солнце играло в посеребрённых верхушках деревьев на фоне густо-синего неба. В природе, окружающем пространстве и, как казалось, по всей земле, стояла звенящая в ушах тишина.


Киселёв слушал эту тишину, одновременно ощущая внутреннюю опустошённость. Пустоту в мыслях, чувствах, движениях. Кто знает? Кто может сказать, что именно чувствует в такие минуты человек? В минуты, когда точно знаешь, что очень скоро ты перестанешь жить на этой земле. Когда знаешь, что тебя расстреляют.


 



Секретно.


П Р И К А З 


частям 133 стрелковой дивизии
      
д. Услимово


№ 05


21.12.41 г.


Командир 2 б-на 681 сп ст. лейтенант КИСЕЛЕВ при занятии 19.12. в 21.30 д. ЛЬГОВО, вместо организации круговой обороны отдал приказание: 50% личного состава разместить в домах на отдых, а остальными людьми организовать охрану деревни.


Проверку выполнения своего приказания не организовал, лег спать и в результате того, что большинство людей в деревне спали, пр-к проник в деревню в начале разведкой, а в 6.30 подразделения 681 сп были вытеснены из д. Льгово.


Командир полка – подполковник ОБОРИН и Военком полка – Батальонный комиссар МИХЕЕВ не приняли всех мер для того, чтобы обеспечить закрепление б-на в деревне.


Военком полка, находившийся в 1 км. от деревни, после ее занятия не пошел туда лично проверить оборону деревни, а вернулся назад в СЕЛИВЕРСТОВО.


За бездеятельность после захвата деревни, беспечность и потерю бдительности командиру полка – подполковнику ОБОРИНУ об'являю ВЫГОВОР и предупреждаю последний раз, что при допущении подобных случаев он будет отстранен от занимаемой должности и назначен с понижением.


Военкому полка – Батальонному комиссару МИХЕЕВУ об'являю ВЫГОВОР и для пользы службы перевожу военкомом 521 сп. Предупреждаю тов. МИХЕЕВА, что при допущении подобных случаев он будет снят с полка.


Секретаря партийного бюро 521 сп – старшего политрука тов. Ефимова допускаю к врем. исполнению должности – Военкома 681 сп.


Командира 2 б-на 681 сп ст. лейтенанта КИСЕЛЕВА, допустившего преступную халатность, потерю командирской бдительности и потерю управления своими подразделениями, преведшую к лишним жертвам людей и вооружения, расстрелять перед строем своего батальона.


Прокурору дивизии произвести расследование и привлечь трусов и паникеров, бросивших поле боя и оставивших д. ЛЬГОВО к уголовной ответственности.


Предупреждаю весь командный, начальствующий и политический состав частей дивизии, что за не выполнение боевого приказа, потерю управления своими подчинениями, допущение беспечности и бездеятельности будут приниматься самые строгие меры, вплоть до применения высшей меры наказания.


Приказ довести немедленно всему командному, начальствующему составу до командира взвода включительно.


КОМАНДИР 133 сд ГЕНЕРАЛ-МАЙОР /ЗАХАРОВ/


КОМИССАР 133 сд БАТ.КОМИССАР /СОРОКИН/


НАЧАЛЬНИК ШТАБА 133 сд ПОЛКОВНИК /МУЛЬТАН/


 



До слуха Киселёва донеслось, как к штабу подъехала машина. Он посмотрел в окно. Да, «эмка » с номерами дивизии. Странно, но машина была очень грязная, с серыми потёкшими разводами на чёрных бортах и крыльях, и это выглядело как-то нелепо на белоснежном фоне такого погожего утра.


Из «эмки» вышел молодой, подтянутый офицер с петлицами старшего лейтенанта госбезопасности.


– Из особого отдела дивизии. Беляев. – доложил он дежурному – Мне к командиру полка.


В планшетке особиста лежал приказ командира 133-й стрелковой дивизии генерал-майора Захарова о расстреле Киселёва. Там же находились прилагаемые к приказу несколько листков, называемых «Отношение особого отдела № такой-то» – необходимая процедура расследования воинских преступлений.


Из батальона Киселёва, его оставшейся малой части, в расстрельную команду не вызвался никто. Строй батальона напряжённо молчал. Молчал и не смотрел… на выведенного в одной гимнастёрке комбата. Их комбата. Если бы они могли, то отказались бы и слышать сухие формулировки зачитываемого приговора, и не менее сухой звук выстрела из пистолета особиста. Приговор был приведен в исполнение.


Эпилог


С тех пор, как случились эти  страшные события, минуло 78 лет. Поисковики расположились в лесу подо Льгово у большого костра, весело играющего языками пламени да изредка выстреливающего с сухим щелчком сосновой искрой.


Речь зашла о событиях, происходивших здесь в декабре 1941 года. О расстрелянном лейтенанте Киселёве и «выговорах» политработникам и командованию его полка. Кстати, комполка Оборин дослужился до полковника, прошёл всю войну, был награждён полководческими наградами.


Говорили о сыне легендарного героя Гражданской войны Александре Васильевиче Чапаеве, командовавшим в те годы артиллерийским дивизионом 511-го артполка, и за отражение «психической» атаки немцев в районе деревни Льгово получившем свой первый орден Красного Знамени.


Упомянули и противоборствующую сторону. Интересный факт: командир 2-го батальона немцев, участвовавшего в описываемых событиях – майор вермахта Франц Мюллер - получил от самого фюрера «Благодарность и признание заслуг» именно, как сказано в документах, «schlachfelde bei Lgowo ».


Говорили долго, изливая всё, что чувствовали их души, которых бесповоротно коснулась, опалила эта тема, изменив, а точнее, навсегда исправив такую важную часть мировоззрения как память и благодарность героям той войны.


Отбились далеко заполночь, а следующим утром, свернув лагерь и выдвинувшись в «родные пенаты», заехали на братскую могилу в расположенном неподалёку селе Некрасово.


Очередной «коп» подошёл к концу. Результативный «коп». И это хорошо. Потому что было вытащено, отвоёвано у  забвения ещё несколько фактов и артефактов той Великой войны, забывать которую, либо искажать её историю мы не имеем права.


В этой братской захоронены более пятисот неизвестных солдат, но когда среди сотни выбитых на гранитных плитах имён павших бойцов мы прочитали «Киселёв Дмитрий Иванович», то содрогнулись. Он был здесь. В братской.


Как удар молнии, пронзила мысль: два боя комбата Киселёва прошли, прогремели тогда, в 41-м, а сейчас идёт его третий бой. Бой за реабилитацию, за возвращение памяти и доброго имени.

 

Александр ПРОКАЗОВ.