До и после

Чертой, разделившей судьбу Виктора Анатольевича Иванова  на «До» и «После»,  стал Чернобыль.

(Продолжение. Начало – в №№46-48 «Октября» от 26 апреля).

- Чем занималось ваше подразделение, когда прибыло на АЭС?

- Утром был ранний подъём - в 5.00. И после завтрака колонна «Уралов» двинулась в сторону ЧАЭС. До неё меньше 40 км, но мне казалось, что мы едем долго. К Припяти мы выезжали через Полесский район. Тогда ещё не был спилен и захоронен в землю опалённый радиацией «рыжий» лес, и нас встречала сосна, растущая в виде креста, рядом с которой были кладбищенские захоронения, детский лагерь «Сказочный» с брошенными детскими колясками, оставленными игрушками в песочницах и на верандах.

Быстро открывалась панорама Припяти - белоснежного города, который мне показался каким-то ослепительно-сахарным. И даже не верилось, что этот красивый молодой город атомщиков навечно обезлюдел.

От Припяти до станции километра два прямой дороги. Это расстояние наша колонна буквально пролетала на предельной скорости из-за высокого радиационного фона. Ехали молча -  в войсковых респираторах особо не поговоришь.

Наконец наши «Уралы» остановились - Чернобыльская атомная станция имени В.И.Ленина принимала нас в свои душные объятья. Было очень жарко. Нас провели в технический корпус, расположенный недалеко от проходной «атомки». Тут же недалеко стояли два робота: наш, что побольше - жёлтый, на гусеничном ходу и маленький зелёный, японский - на колёсном. Оба совершенно новые. «Японец» в условиях повышенной радиоактивности отказался работать, наш потом наладился и потихоньку снимал заражённый грунт в районе машинного зала.

Наш командир получил задание и поручил мне провести дозиметрическую разведку на гамма-излучение на определённом участке недалеко от четвёртого энергоблока. Задача на сегодняшний день заключалась в том, чтобы бегом добежать - кто с лопатами, кто с носилками - до конкретно указанного места, и закидать в контейнер куски радиоактивного графита и прочего радиационного мусора, коего было вокруг полным-полно.

В окружающую среду во время взрыва была выброшено более 170 тонн ядерного топлива. Оставшееся тлело в развалинах реактора. Прежде чем совершить нашей смене коллективный бросок, я должен был сделать замеры методом конверта: снять показания в воздухе и на земле, по периметру участка и в центре в нескольких точках. На нас были надеты очки, респираторы. Форма одежды - хэбэшная. На руках перчатки «хб». Дали ещё кому надо брезентовые рукавицы.

Я лечу в заданный квадрат, замеряю воздух, потом землю. В одном месте ткну «клюшку» -  стрелку зашкалило, в другом показывает конкретно, но тоже не мало - и так несколько раз. Всё, бегу обратно к техническому корпусу, где собрались ликвидаторы, докладываю о показаниях командиру. Он начинает делать математический расчёт с другими нашими офицерами: сколько нам работать по времени, чтобы дневная норма облучения у каждого из нас была не более полутора рентген, даёт команду – рабочий день 7 минут. Наш взвод вместе со взводным бежит к контейнерам. Хватаю штыковую лопату и бегу вслед за ними.

Все работают молча, кто-то вдвоём сориентировался и дружно накидывают лопатами мусор на носилки, кто-то закидывает лопатой остатки расплавленного топлива прямо в контейнер. Подхватываю лопатой, что подцепится, закидываю внутрь, цепляю кусок графита, но он соскальзывает с  лопаты. Беру его руками  и закидываю в наполняющийся контейнер. Смотрю, Лёлик тоже шурует руками в хэбэшных перчатках, так быстрее и больше получается.

Взводный подаёт знак, и мы быстро возвращаемся обратно. «Ты какого лешего понёсся за нами? - отсчитал меня командир. — Что, понравилось Машкиным ядом дышать?» Машкой здесь прозвали дышащее жерло взорванного реактора. Пробую оправдаться, но получается как-то неубедительно.

Нас ведут длинными коридорами с освинцованными окнами в одном из корпусов в душевые, где нам потом выдают новое бельё и форму со спецпропиткой. Тут же мы получаем и новые белые респираторы-лепестки. В них легче дышать, но в них и как-то больше влаги собирается. Наконец, все бойцы в сборе. Команда:  «По машинам!» Колонна едет обратно в Домановку.

В пути запомнился щит у дороги, на котором было написано: «Мирный атом в каждый дом». На спортгородок в нашем лагере мы больше не ходили.

- Как выглядела АЭС? Какие другие подразделения работали на ней в это время, и чем они занимались?

- Чернобыльская АЭС произвела на нас мощное впечатление. По сути, это огромный город с множеством строений. Так, длина машинного зала, в котором находились взорванный 4 и 3 энергоблок, составляет где-то 800 метров. ЧАЭС - это большая стройка, где работало множество различной техники и людей. Высотные краны остро впились в тугую синеву, тяжёлая техника, обшитая листовой бронёй, двигалась медленно заданным маршрутом по территории станции. В небе постоянно барражировали вертолёты: «вертушки» (Ми-8), «крокодилы» (Ми-24), «коровы» (Ми-26).

Где бы мы ни находились, везде мы видели спешащих на помощь земных ангелов-вертолётчиков, распыляющих «бурду», специальную жидкость тёмного цвета, которая связывала пыль. Мало кто знает, что целый вертолётный полк, отозванный из Афганистана, пришёл на помощь в первые дни катастрофы, помогая своим крылатым товарищам забрасывать тлеющий развал реактора поглощающими материалами: песком, бором, свинцом, доломитом. 110 тонн охотничьей дроби было сброшено в жерло реактора. Были так же собраны парашюты с четырёх воздушно-десантных дивизий. Стропы могли выдержать большой груз свинцовых слитков. Во время пролёта над реактором их сбрасывали в его дышащую смертью пасть. Более 4 тысяч лётчиков прошли над реактором. С 29 апреля по 6 мая в условиях высокой радиации было совершено около 2 тысяч вертолёто-выходов, сброшено около 5 тысяч тонн нейтрализующих материалов. Многие из вертолётчиков получат смертельные дозы. Рухнет, задев винтом трос высотного крана экипаж Ми-8Мт, работавший над станцией. Ребята, прошедшие Афган, сгорели заживо на родной земле.

Поминая погибших лётчиков, нельзя не вспомнить о подвиге пожарных, которые уже через 7 минут после сигнала тревоги прибыли на АЭС. 28 пожарных - молодых ребят, молодых отцов - вступили в смертельную схватку
с пылающей атомной стихией без средств защиты, в обычных брезентовых робах. Они, как воины-панфиловцы, положили жизни свои «за други своя», сбивая адский огонь с кровли, не давая ему перекинуться к 3-му энергоблоку. Для меня это святые люди.

Хочется вспомнить добрым словом донецких, тульских шахтёров, которые за считанные дни пробили тоннель под реактором, чтобы не допустить проникновения в водоносный слой расплавленной радиоактивной массы. В конце июня неимоверными усилиями строителей в тяжёлых и вредных условиях была сооружена защитная плита под разрушенным реактором.

- Долго продолжались ваши работы на станции? Какова была продолжительность рабочей смены?

- На следующий день мы опять «лопатили» с наружной стороны машзала, ближе к аварийному четвёртому энергоблоку. В дозразведку ходил Качулин. Рабочий день был самый короткий – 5 минут. Опять бегали как бельгийские лошади.

В другие дни работали и около пустого бассейна, и ближе к 3 реактору – там рабочий день увеличился до 15 минут. Длина машинного зала – метров 800. С наружной стороны этого корпуса во время взрыва вырвало бетонную плиту, которую обнаружили потом метрах в 500 от эпицентра.

Всю следующую неделю, а может, и больше, мы продолжали ездить на станцию, по-прежнему занимаясь расчисткой заражённой территории снаружи и внутри «атомки». Неоднократно приходилось видеть, как на крышу машинного зала 3 энергоблока, на которой было много разбросано от взрыва радиоактивных графитовых обломков и прочего грязного мусора, выбегали наши коллеги в прорезиненных фартуках со свинцовыми пластинками, где только можно, и сбрасывали обломки и осколки вниз. В шутку этих ребят называли «крышными котами». Выглядели они просто фантастично. Рабочий день у них шёл на секунды. Диапазон нашего рабочего дня колебался от 5 до 40 минут. В основном работали минут по 20 и более. Зона с каждым днём открывала нам новые страницы чернобыльской трагедии, особенно, когда мы увидели воочию масштаб разрушений 4 энергоблока. Это была жуткая апокалипсическая картина.

И среди этого мрачного хаоса и страшной разрухи шло возведение укрытия. Работали высотные краны, подъезжали и уезжали запылённые усталые бетоновозы, рычали бульдозеры, разравнивая промышленную площадку. Со всех краёв страны сюда приезжали трудиться тысячи людей. Здесь были и химики, и физики, и лирики, и романтики, и, конечно же, военные, строители и водители, медики и повара. Беда объединила всех и проявила сущность каждого.

Силой человеческого ума и духа, надёжностью рук людских за 206 дней был возведён саркофаг. Но это будет ещё не скоро, к ноябрю. А пока мы смываем тряпками радиоактивную грязь внутри машинного зала 3 реактора, собираем фонящий мусор. Основными нашими инструментами остаются ДП-5А, лопата и руки. Основная задача «крышных» ребят: выбежал, схватил, сбросил вниз и убежал. Наша задача: нашёл, поднял, донёс до контейнера, забросил. И никакой героики и романтизма. Мы просто делали то, что нам было поручено.

- Чем занималось ваше подразделение, когда вахта на станции подошла к концу?

- После десятидневной вахты на ЧАЭС наше подразделение работало на ПУСО (пункт санитарной обработки) в трёх-четырёх километрах от «атомки» - кажется, возле села Копачи, а потом, в конце августа – на первом ПУСО в районе Дитяток.

Зона отчуждения делилась, условно говоря, ещё на три зоны. Третья, самая грязная, - это сама ЧАЭС плюс десять километров от неё по окружности. Далее следует вторая десятикилометровая зона и, наконец, десятикилометровая первая зона. В каждой зоне находятся пункты санитарной обработки идущих со станции машин, свой уровень радиации. По прибытии в зону машина отмывается до уровня заражённости воздуха.

Из 30-километровой зоны машина должна выйти в мир чистой. На втором и на первом ПУСО я, Лёлик и Саня работали дозиметристами. Машина проходит КПП и у нашего поста делает остановку. Дозиметрист обходит её, делая замеры. Если сильно «фонит», машину приходится отправлять на мойку.

Рядом подготовлены три линии, три площадки для мытья машин. На каждой линии дежурят наши мойщики в ОЗК. За каждую линию отвечает конкретный дозиметрист - он ведёт учёт техники, уровня заражённости, регулярно делает обходы своей линии, производит необходимые замеры. Если машина не отмыта до уровня воздуха, её загоняют опять на мойку. И так до трёх раз.

Если машина не отмывается и после третьего раза, то ответственный за линию дозиметрист едет вместе с водителем на могильник, который находится рядом с ПУСО на ближайшем поле, оставляет её там на месте. И оба возвращаются на КПП. Далее водитель добирается на любой попутной машине до своего пункта назначения. Мне пришлось сопровождать новенький КАМАЗ – водитель ехал, чуть не плача! Машина была совсем новенькая, и прощался он с ней, как с боевым конём.

Меньше всего работы было на первом ПУСО. Ведь те машины, которые не удавалось отмыть на втором ПУСО, оставались навсегда на могильном поле, где осыпались созревшие хлеба, и смотреть на это было горько и невыносимо, как и на онемевшие храмы, оставленные школы и хатки. Ведь для многих эта земля всё равно остаётся родной, незаменимой. Она зовёт, она страдает.

- Что было после того, как вы вернулись домой?

- В зоне отчуждения я часто смотрел на небо, задавал сам себе вечные вопросы, и не находил на них ответа. Я видел настоящих земных ангелов Чернобыля, которые ежедневно вели схватку с невидимым коварным противником. Чернобыльская беда выявила в нас лучшее. И всё, что там было, так было похоже на войну, о которой говорила светлая старушка на перроне.

Первым из нашего взвода умер Володя Аксёнов. Не вспомню, в каком году, но мы его провожали в последний путь. Прости, Лёлик, если что не так было. Весёлый у нас, всё-таки, был взвод! Что касается остальных ребят - до развала Союза мы время от времени виделись. Потом всех как-то жизнь закрутила. Местом моей души стала Таруса, а сердце моё там, на калужской земле, где похоронены мои родители и сродники, - на Пятницком и на Трифоновском.

30 августа закончилась наша чернобыльская эпопея. Домой ехали через Тулу. В мастерскую я вернулся худой и лысый, что поначалу несколько отшатнуло от меня коллег по работе. Но по мере моего обрастания всё как-то само собой утряслось. Много с тех пор окской воды утекло. Саня Качулин давно на второй группе инвалидности, но держится. Художник Гена тоже на группе. Женя Тимохин, Витя Безруков...

С возрастом порой накатывает такая щемящая ностальгия... по настоящему. А там, в зоне отчуждения, всё было по-настоящему. И если бы не Чернобыль, то не было бы у меня такого тихого счастья, как  моя дорогая Лидия. Жили – не тужили, и до серебряной дожили! И Слава Богу за всё.

Беседовал Вадим МАЛЬЦЕВ.